Баку в нашей памяти

Баку в нашей памяти

2682
0
SHARE

Город Баку… Первое сведение о нём  датируется второй половиной девятого века, 272-м годом хиджры (885 годом н.э.), так что наш город  старше Москвы. С началом десятого века название Баку появляется чаще и всегда в рукописях рядом с ним стоит слово «нефть».

Из каких глубин прошедших веков пришло тюркское название города: «Бак-кубе» (продувающий ветром), или «Баак» (удар ветра)? Или от названия племён, живших на этом месте XII-V веках н.э. – «бекан», «беки»? Столетия ушли, а ветер остался. И осталась в нас память о городе, который открывался нам с Нагорного парка до самого горизонта, который Максим Горький сравнивал с Неаполем, но который мы  в юности не променяли бы ни на какой другой.

Я благодарю судьбу, что детство и юность моего поколения прошли в Баку. Не учились бы мы в 6-й, 8-й, 23-й, 133-й  или в 160-й школах, не сидели бы  на скамейках бульвара и не отмеривали бы десятки километров по Торговой, не было бы для нас вокруг множества кинотеатров, оперного театра и оперетты, республиканской библиотеки, не кипели бы мы в многонациональной бакинской жизни, какую дорогу выбрала бы нам судьба?

Моя дорога началась с первых рисунков дома и в школе, и с первого курса АЗИ. Рисовал я всегда, как  стал себя помнить. Ну, конечно военные сражения, танки, взрывы, вперёд в атаку. После каких-то запомнившихся сцен из фильмов рисовал морские битвы парусных фрегатов и пиратских бригантин. Нарисовал свой двор и морскую пристань с крыши нашего блока. Учился карикатурному рисунку у художников «Крокодила» и «Огонька», целые большие альбомные полосы разрисовывал похождением американской солдатни в «лимонно-банановом» Сингапуре  или драками футбольных болельщиков на стадионах загнивающего Запада.

Рисовал, конечно, и на уроках. Целые тетради были заняты картинками на тему выдуманных приключений друзей. Оказывается, я оказался «первооткрывателем велосипеда» – комиксов, давно существующих на Западе, но в СССР тогда практически неизвестных. Но не на пустом же месте возникла у меня эта мысль. Ещё с военных и послевоенных лет я видел в журнале «Пионер» и в «Пионерской правде» короткие рисованные рассказы Льва Смехова  когда из трёх, когда из пяти-шести рисунков.

Оттуда, скорее всего, я и перенял эту манеру разрисовывать одноклассников, выдумывая их героями  мушкетёрских, пиратских и прочих событий.

Вспомнил я эти рисованные истории в Целинограде, и стал публиковать в областной газете «Фройндшафт», а потом и в московской «Нейес лебен» похождения Якоба (Яшки) Шульца.

Дальше, уже в Екатеринбурге в начале девяностых годов, на развороте многостраничного еженедельника «ПиФ» («Приключения и фантастика») проходили мои уже настоящие комиксы по рассказам Агаты Кристи и фантастические истории, которые я черпал из польского журнала «Пшекруй», выписывая его с конца пятидесятых годов.

Но «выход в свет» всё-таки начался за школьной партой… Рисунки в тетрадях, в стенном листке «Цап-Царап», от полусотни номеров которого осталось только четыре: кто-то из одноклассников тайком брал на память, кто-то из учителей снимал за «неправильное отображение действительности», большинство раздарил со временем.

Рисовал с натуры вместе со студентами художественного училище имени Азима Азим-заде, которые рассаживались в поисках натуры на скамейках Молоканского сада  напротив художественного  училища по Гоголя, 6.

 Двор на  Гоголя, 6  (1961 год)

                          Мало что изменилось (2011 год)

В это училище после 9-го класса поступил мой одноклассник Валера Вышемирский, благодаря которому я проходил и на занятия по рисованию, и на праздничные вечера в большую комнату на третьем этаже.

Рисовал Валера лучше меня, как-то сразу профессионально. И  помогал мне советами по композиции, по цвету. Иллюстрировал он книгу о партизане Мехти Гусейн-заде и понадобилось ему изображение немецкого солдата. Попросил меня, я нарисовал, он хмыкнул и набросал рисунок  по-своему. Я ему ткнул пальцем: и тут не так,  и здесь по-другому. А он в ответ: зато его солдат больше похож на немца, чем  мой. Посмотрел я, сравнил и понял, что мне ещё учиться и учиться рисовать. Помогал я по мере возможности  своему другу рисовать рекламы для фильмов в мастерской в «растворе» на Шаумяна, напротив музея.

Рисовал я всё новое, что появлялось на бакинских улицах: кафе и здание летнего театра на бульваре, уложенную плитами улицу Джапаридзе, усеянную рекламой Торговую, кафе «Наргиз» у Парапета, рисовал старые улички крепости, на стенах которой долго сохранялась «западная» реклама для фильма «Человека-амфибии».

Помогал рисовать, как уж там это выходило не мне судить, плакаты и стенды для новогодних праздников в Саду пионеров за филармонией.  Конечно, это было на уровне «мальчика для растирания красок, но какую-то основу для своего художества я заложил. Общение с ребятами из  училища навсегда привело меня к социалистическому реализму, а полученные в институте знания анатомии человека  не позволяют до сих пор карикатурно искажать его изображение на бумаге. Это не всегда идёт на пользу карикатуре, но так уж сложилось.

После школы я «потерял» год, но не по своей  вине.  Моя военная карьера при поступлении в Орджоникидзевское училище закончилась, не успев начаться из-за болезни, которая закрыла мне дорогу в армию.

После школы  шесть месяцев работал наблюдателем в климатологической лаборатории Института физических методов лечения имени Кирова, где рисовал в стенной газете «Курортолог», а в свободное время облазил все чердаки и подвалы, подружился с подопытными собаками и участвовал в художественной самодеятельности.

Я успел «уйти» от призыва в армию. Экзамены в институт на следующий год совпали с годом моего призыва и я тянул с явкой до последнего, пока меня в числе других не привели под конвоем милиционера в здание военкомата на улице Ворошилова, где я оставил свой паспорт.  Документ через несколько дней потребовался для приёмной комиссии института,  и я его выпросил у военкома под предлогом получения заказного письма. Сдал документы (суеверно пропустил вперёд будущего своего сокурсника Семёна Атанадзе,  получил расписку под номером «100»),  зачем-то честно отдал паспорт назад в  военкомат, чтобы через две недели,  будучи зачисленным на первый курс, забрать его уже на законных основаниях обратно.

Так, в 1956 году я оказался в среде студентов санитарно-гигиенического факультета Азербайджанского государственного медицинского института.  Естественно, что с первого курса вошёл в состав редколлегии институтской ежемесячной стенной газеты «Кирпи в белом халате».

Редколлегия собиралась в маленькой комнате комитета комсомола в административном  старинном  здании на улице Корганова, у Молоканского сада. Сидели подолгу, собирали и печатали заметки, я рисовал и вывешивал стенгазету в коридоре второго этажа, и первым читателем иногда становился ректор института профессор Б. Эйвазов, задерживающийся вечерами в своём кабинете. Добрую память о себе оставил и секретарь комитета комсомола института Максуд Али-заде, переведённый позже на работу в центральный орган комсомола, но, к сожалению, рано трагически ушедший из жизни.

В 1962 году вокально-инструментальный ансамбль нашего факультета (я играл на аккордеоне) участвовал в 1-м фестивале АМИ. Это был концерт музыкального трио с вокалистом Львом Артамасовым, у которого оказался приятный баритон. Специально для этого выступления он сшил смокинг зелёного цвета, который был единственным в Баку. Мы тогда скопировали несколько популярных песен с зарубежных пластинок, из которых прошли «на ура» румынская «Я тебя люблю» и  чешская «Глупый Иванушка». Не знаю, почему мы не продолжили наши концерты?  Он остался  первым и последним.

Зато созданный в АМИ при участии народной артистки Амины Дильбази танцевальный ансамбль «Чинар»  ожидала слава не только в Азербайджане, но и за пределами СССР. Благодаря таланту Амины-ханум, студентки АМИ создали высокопрофессиональный коллектив народного танца, который Игорь Моисеев после концерта в Баку признал младшей сестрой «Берёзки». Ансамбль завоёвывал призы и медали на республиканских и мировых олимпиадах, ни один праздничный концерт во Дворце имени Ленина не проходил без его участия. Девушки выступали в Германии, Югославии, в Нью-Йорке, в африканских странах, на церемонии закрытия летней Олимпиады 1980.

Ежегодные фестивали продолжились в следующие годы, а когда в институте появился Юлий Гусман, то именно не на сцене нашего ли  клуба АМИ на втором этаже ныне не существующего двухэтажного дома на улице Корганова  напротив Пассажа, были истоки рождения знаменитой команды «Парни из Баку»? Многие годы потом я записывал на плёночном магнитофоне каждое выступление команды «Парней из Баку», а некоторые  фразы вошли в разговорную речь, вроде «Не до грибов, Петька-джан, не до грибов!».  В казахском городке Целиноград-25 (Степногорск), где я после работал после Целинограда, несмотря на покупку телевизора «Электрон-2» с самым большим в то время экраном, никакой надежды увидеть областную телепрограмму за 280 километров долгое время не было.  Наконец, удалось на заснеженном  экране рассмотреть не только тени игроков, но и шайбу.

Через год на наши телеэкраны, хотя и с рябью и со «снегом», стали приходить московские программы, которые мы смотрели, не отрываясь, от начала до конца: «Аукцион», «С добрым утром» (предшественница «Утренней почты»), «Кинопанораму»… и, конечно, КВН! Все встречи, но особенно те, в которых выступали «Парни из Баку». Записывал на магнитофон и фотографировал с экрана   моменты их выступлений  и знакомые лица в зале.

В первый свой отпуск, весной 1963 года,  после целинных просторов, я поразился, каким неожиданно маленьким оказался центр Баку. Конечно, это чувство быстро прошло, но зато я как будто впервые заметил красоту домов, изысканность резьбы по камню, архитектурные старые «излишества» – когда это десятилетиями перед глазами с детства, не очень-то замечаешь. И думалось тогда: вот бы восстановить эту красоту, резные деревянные двери, дворики, очистить от вековой пыли фасады домов… И всё это произошло спустя сорок лет!

Когда в 60-тые годы расписáли масляными красками парадный подъезд в доме напротив ресторана «Гёк-Гёль», народ как на выставку туда ходил. Потом така же разрисовали стены парадной лестницы каменного дома в крепости, недалеко от Джума-мечети, затем дворик со стеклянными воротами рядом с русским драматическим театром. На улицах устанавливали фарфоровые урны для мусора. Фонарные столбы раскрашивали в три цвета. И ещё – световая реклама! Маяковский, впервые попав в Баку с введённым в то время латинским алфавитом, писал: город шикарно выглядит по-западному. Так же красиво он выглядел и в моё время по вечерам, с мигающими и бегающими огнями рекламы над магазинами и над крышами городских кварталов.

Я, как и все другие мальчишки, так хорошо знал город, что временами, встречая на улицах приезжих, водил их по городу, по крепости, по  музеям.  Наиболее интересным был музей Низами своим восточным сказочным оформлением и панорамой старой Гянджи. А началось это совершенно случайно, когда я был в классе девятом. Однажды в парке Кирова рядом со мной остановилась экскурсия и на вопрос туриста экскурсоводу, что это за два бетонных бассейна внизу, тот не раздумывая,  ответил: – А туда бросают тех, кто не понимает, зачем!.. Я обиделся за город и на экскурсовода. Ну, ясно же, что это были старые контррезервуары пожарной воды для находящегося внизу судоремонтного завода. Кстати, я долго не мог понять смысла лозунга на стене этого завода: «Да здравствует солидарность с рабочими Англии, Америки и Франции!». Как так, думал я, какая солидарность, если они империалисты?..

Меня тянуло и тянет в Баку всегда. Хотя с каждым приездом в городе оказывалось всё меньше друзей, а после смерти мамы  практически оборвались все связи. В нашем доме и на улицах уже не встречал знакомые лица, очень многие поменяли квартиры и разъехались по разным городам.

Город детства и юности у всех остаётся в памяти. У одних меньше, вспоминаемый  от случая к случаю. У других больше, что, может, и называется ностальгией, когда занимаешься каким-то делом, но ловишь себя мысленно  проходящим по какой-то улице родного города мимо знакомых домов. Разговаривая иногда с бакинцами, жившими когда-то или живущими сейчас в пределах центра, я по улице и номеру дома могу описать его вплоть до подъезда, до двора. Весь Большой Баку был исхожен и измерен нашими шагами, запомнившийся навсегда и постоянно стоящий перед глазами.

Известный азербайджанский писатель и сценарист, общественный деятель и журналист Фархад Агамалиев сказал: “Бакинство – это не география, а состояние души, и где бы бакинец с годами не оказался, он все равно до конца своих дней остается бакинцем, это культура, это бакинский юмор. Баку – это не только точка на карте, это место, которое определило вектор движения нашей жизни, наших судеб, нашего отношения к жизни – это отношения к старшим, взрослым, женщинам и т.д. Это целый мир».

И ещё его поразительные в своей правдивости строки: «Бакинство – это субстанция, научно не объяснимая, ибо она духовная, скорее из области чувств, нежели логики. Если угодно, это знак особой  отмеченности. В ней голоса нашего моря, нашего города, нашего детства. Незабытые голоса нашей бакинской жизни. Англичане говорят, что нельзя сказать “бывший аристократ”, как нельзя сказать “бывший сенбернар”. Нельзя сказать “бывший бакинец”. Как бы далеко от камней, от улиц, от неба нашего детства он ни жил, на какие бы далекие континенты ни забрасывала его не всегда ласковая судьба, он остается – до самого конца! – бакинцем. С его особой культурой и восприятием мира, стойкостью и предприимчивостью, спасительным, с горчинкой, чувством юмора и достаточно фаталистическим ощущением жизни, ценимой как дар”.

Чингиз  Гусейнов – писатель и профессор МГУ,  определил сообщество прежнего русскоязычного народа Баку, этот  особый и ни на какой другой не похожий сплав многих национальностей как «суперэтнос», получивший уникальную закваску, обеспечивающую бакинцам особую витальность, порождённой нетерпимостью к всякого рода конфликтам на этнической почве и национальным унижениям. Бакинцы прошлых лет  к подобного рода вещам всегда относились как к личному оскорблению. Эта закваска и сегодня дает возможность поддерживать положительные качества в человеке.  И это – навсегда, автоматически, вспоминаем мы или нет  в данный момент далёкий родной город.

Хорошо знакомый моему поколению Виталий Колмановский такими строками закончил своё «Бакинское танго»:

Где теперь ты, милая бакинка,

Девочка моих далёких лет?

Где же вы, Бульвар и Шемахинка?

Где уютный садик Парапет?

Торговая, Базарная, Чадровая, Бондарная,

Кривая и Маринская, Вторая Гантепинская…

Времени того уж больше нет…

И хотя «наш» Баку принадлежит истории, всех нас временам посещают зрительные и вкусовые образы прошлого.

Как можно забыть персики в Александровке под Хачмасом, пустынный длинный пляж в Набрани, к которому продираешься сквозь колючие лианы почти тропического леса?  Забыть восходы солнца на высоком берегу  в Загульбе, чайные плантации и золотой пляж в Ленкорани, сады в Кубе, хлопковые поля в Имишлы, вино в Шемахе,  утренние завтраки с виноградом, инжиром и чёрным хлебом в Дивичи?

Очень люблю азербайджанскую кухню. Когда я в Москве или за границей готовлю для друзей азербайджанский плов или мясные блюда, они поражаются богатству вкуса. Для этого в отпуск я всегда беру с собой восточные специи. К угощению для посетителей на моих выставках или на праздниках на работе – красное полусладкое или полусухое вино с сыром – привыкли и долго вспоминают.

О азербайджанском чае, о вине, о коньяке можно говорить и вспоминать очень долго. Такого вкуса и качества – я говорю о настоящих продуктах – сейчас в России практически нигде не встретишь. Хотя нет, немыслимыми путями в наш магазин маленького городка в Свердловской области привезли ящик бакинских вин – «Семь красавиц» и «Старый Баку». Для меня это был праздник. Что значит цена в деньгах? Дорогой, ты только попробуй это вино! Не глотай сразу, задержи во рту, ощути аромат…

Не помню, чтобы мы в школе и позже пили крепкие напитки. Никогда не пили «просто так, нечего было делать». Только вино на праздниках или на семейных торжествах. Вин импортных сейчас несметное количество, а в мою молодость кроме азербайджанских других на столах и не было. Вино на розлив продавалось только в немногих местах, ближняя лавка была в двухэтажном старом доме напротив  Сабунчинки,  рядом с фотоателье,  дальние – на рынках. Уезжая на пляж или на отдых мы там брали дешёвое терпкое «Гиши» (из него мы потом зимой научились делать глинтвейн), а на праздничное застолье покупали подороже – шампанское, десертные вина.

Пишу сейчас эти строки – полусладкие «Чинар», «Кэмширин» и «Шахдаг» – и после стольких лет ощущаю их вкус и букет… Разве можно после такого богатства вин с виноградников Азербайджана ценить и любить какие-то другие вина? И пили мы вино, не выходя из нормального состояния, при долгих разговорах и песнях под гитару нашего однокурсника Саши Ходжаева.

Когда мне было восемь лет, меня поразил один гость, приглашённый отцом на обед – микробиолог,  приехавший изучать в пограничных районах малярию. Так он весь вечер водку отпивал по глоточку из одной единственной рюмки. Это меня так поразило:  ведь до сих пор я привык к другим меркам питья среди офицеров, что до сих только так и понемногу  и пью, какая компания бы не  собралась. Правда, исключение было. Один только раз я пришёл домой «на автопилоте» из «Старого Баку», но там я пал жертвой собственной  непредусмотрительности. Сидели вчетвером, и Юра Молостов  спросил: – а не взять ли нам ещё беленькую?.. Я воспринял это как бутылку белого сухого, но принесли водку. Помню после этого, что меня официант вежливо поднял из-за фортепьяно, на котором я пытался изобразить «Сан-Луи блюз», потом было изумлённое лицо мамы, а следом забвение до утра.

Хорошие и добрые люди есть везде. Есть друзья, просто знакомые. Но для меня, для нас, впитавшие дух  Востока, они – другие. Хорошие, но  другие. Для нас, не знавших применительно к гостям слово «поздно», пришлось привыкать не заходить в гости на чай  после десяти вечера, хотя в званое время кормят до отвала. Не принято быть слишком общительным, хотя на любую просьбу откликаются. А уж если проявить  восточную  галантность в обращении с женщинами, то они пугаются и надолго задумываются.

Я до сих пор не могу пройти мимо и не поднять кусочек хлеба на тротуаре, или уступить место женщине в общественном транспорте. Кстати, в последнюю поездку в Москву я заметил, что чаще уступают место женщинам и пожилым молодые люди с Кавказа и Средней Азии, чем мои соотечественники.

Что ещё осталось от прошлого – азербайджанский язык. Как мы учили его в школе, лучше не вспоминать. Зазубривали наизусть целые тексты, понимая только отдельные слова. В нашей среде никогда не было пренебрежительного отношения к азербайджанскому языку или к мальчишкам-азербайджанцам. Но вот язык азербайджанский в школе мы не учили. Не воспринимали. Просто наизусть зубрили текст, не понимая правил грамматики и значения слов. Нам просто не было надобности его учить. Я всегда с уважением смотрел на студентов с азербайджанского сектора,  до исступления вгрызающихся в страницы русского учебника.

Отсутствие интереса к языку не  было с нашей стороны проявлением  шовинизма и не было  великодержавным  пренебрежением к коренному народу. Я допускаю, что взгляд на этот вопрос самих азербайджанцев может в корне отличаться от моего мнения, но ведь и они при разговоре с нами или друг с другом в нашем присутствии объяснялись  на русском языке.  В Баку жил  народ, говорящий в большинстве своём в обществе на русском во втором, и даже в третьем поколении. Все вокруг говорили по-русски. Кто свободно, кто  не очень умело, но говорили, старались говорить.

Только в институте преподаватель азербайджанского  языка открыл нам алгоритм грамматики, построение слов, предложений,  и как-то у меня учение сдвинулось вперёд, с первого же рассказа Мирзы Фатали Ахундова  о Билгейис, которая «етим бир гыз иди». Помогло во многом общение на бытовом уровне в знакомых азербайджанских семьях Ахундовых и Агаевых.

 А отправной точкой был весьма неудобный для меня случай, когда хороший друг нашей семьи Чимназ-ханум  спросила,  как у меня на уроках с азербайджанским языком  и задала контрольный вопрос: «нэ ады?».  И я не смог ответить…   Взялся я за учебник и теперь, по крайней мере, объясниться  могу на рынке, два раза язык помогал выпутаться из сложной ситуации. Однажды на меня «насели» азербайджанцы на рынке – я сделал им замечание за их грубое отношение к русской женщине. Она тоже была определённо виновата, сказав что-то, не понравившееся им. Я был один, их было человек пять, время было вечернее, и я вдруг вспомнил: “Нэ олду? Хамсы этмэк истэйир!” Они открыли рты, потом засмеялись, похлопали меня по плечу и подарили арбуз. На работе в больнице расспросить заболевшего солдата-азербайджанца зачастую приглашали меня.

Конечно, как русскому человеку, мне иногда смешно читать вывески или объявления на рынке, на магазинчиках на неправильном русском языке. Но когда это выставляется в интернете,  и раздаются насмешки, то становится как-то не по себе. Хочется сказать: господа, напишите сами ту же фразу по-азербайджански, и посмотрим, кто теперь будет смеяться.

Зато как мне было приятно заметить обращённые на меня уважительные взгляды азербайджанцев, когда спустя 35 лет, в 2011-м году, в ресторанчике «Шеки» я спросил  своего бакинца-коллегу, почему я не понимаю некоторые слова официанта, и что у него за акцент?.. И получил ответ: – А, он шекинец, они немного по-другому говорят…

Я в советское время много ездил по прибалтийским республикам. И нигде, ни в какой столице не мог купить в магазине русско-латышский или такие же  эстонский и литовский словари.  Азербайджан  всегда отличала продуманная  интернациональная политика в образовании, в культуре, в искусстве.

Смущал в  последние годы  переход  азербайджанской азбуки с кириллицы на латинский алфавит, но, получив недавно в подарок азербайджанскую литературу и словарь, смог разобраться, но всё равно бывает сложно. Я слишком хорошо помню старый алфавит.  Помню давно виденные в знакомых семьях потрёпанные азербайджанские книжки на латинице, но сейчас уже не могу сказать, повторяет ли нынешний алфавит тот, девяностолетней  давности.

Конечно, спустя годы, при полном отсутствии практики, очень многое уже забылось. Иногда всплывает в памяти какое-то слово, а что означает оно, уже не помню и спросить не у кого. Очень жаль, что отсутствует  специальная телевизионная программа,  рассказывающая о жизни в Азербайджане. Канал «Мир» передавал только короткие репортажи о событиях с редкими, быстро исчезающими картинками. В начале этого десятилетия на одном из центральных каналов коротко просуществовала программа под тем же названием «Мир», объединяющая репортажи молодых журналистов из республик бывшего Союза, но  она быстро ушла с экранов.

Только в 2011 году  в Екатеринбурге стала выходить еженедельная информационная программа «Дорога в Азербайджан». Это настоящий подарок бакинцам вдали от родины: жизнь республики, репортажи Фуада Ахундова по истории Баку, блюда азербайджанской кухни и музыкальное завершение выпуска. Теперь меня на улице останавливают знакомые и спрашивают, видел ли ту или иную передачу, просят рассказать подробнее об азербайджанской кухне, о Баку, о каких-то моментах истории, или делятся своими впечатлениями. Значит, передача нужная и интересная для многих.

Меня спросили: что я могу привезти из из Баку?  Но разве можно прислать запах Апшерона, который вдыхаешь, выйдя из самолёта в Бина? Или вкус горячего хаша на улице Басина, пирожков с ливером  за пять копеек из пекарни на Завокзальной, вкус свежего лаваша или хруст французской булки по утрам, холод газированной воды с тройным сиропом в жаркий день, тонкий вкус рыбы-белоглазки?   Или звук  падающих зар на доску с нардами?  Шквал гилавара на городских перекрёстках или прохладный вечерний ветер с моря на бульваре? Радость встречи знакомых лиц вечером в нескончаемом потоке людей на Торговой?  Скамейки в парках, вдали от  уличных фонарей?  Радость похода по пустынному берегу моря от Мардакян до Пиршаги?..

 Молоканский сад и ЗАГС напротив, где мы расписались с Галиной Князевой,  и Азизбековский роддом, где появилась на свет моя дочь Яна, в чьи руки в младенчестве я вложил в руку карандаш и которая опередила меня в своём творчестве.

Всё это в моём прошлом и в памяти моих современников, и хотя сейчас  город и люди живут своей новой жизнью, но что-то всё равно передаётся и новому поколению.

Нет настоящего бакинца, который не гордился бы своим городом. И доказывает это словами Роберта Рождественского:

Если ты Баку не видел –

что тогда ты видел? Что?

Я не знаю, кем себя считать – то ли карикатуристом с дипломом врача, то ли врачом и карикатуристом без диплома художника.  Первый мой рисунок был напечатан в газете «Молодёжь Азербайджана» в год окончания АМИ в 1962-м.

Моя работа врачом в Линейной санэпидстанции при Управлении железной дороги в Целинограде год в год совпала с началом сотрудничества в целинной молодёжной газете «Молодой целинник», с коллективом которой меня связывают дружеские отношения до сих пор, хотя газета была закрыта вместе с ликвидацией Целинного края в 65-м году.

Я работаю до сих пор. В 2012 году  справил тройной юбилей: 75 лет со дня рождения и два 50-летних,  своей творческой и производственной жизни. Гигиена труда – очень интересная область. Долгие годы заведовал лабораторией, совмещал административные должности, сейчас на рядовой работе. Тянуло к гигиене труда ещё с института. Заведующий кафедрой  В.Шехтман любил повторять: знаешь гигиену труда, знаешь всё. Работа занимает основное время, а на рисование отводятся редкие свободные вечерние часы и дни отдыха. Так уж вышло, что я  среди очень немногих остался, вернее, продержался в карикатуре вот уже пятьдесят лет.

Несколько раз слышал весьма спорную фразу, что карикатурист не обязан быть художником. Простите, но, не умея рисовать, можно передать только голую схему идеи, а это всё равно, что услышать анекдот от человека, не умеющего рассказывать: смысл уловить можно, а удовольствия никакого.

 На тридцать три года я оказался оторванным от Баку. И уже думал, что навсегда.  Как не вспомнить строки из стихотворения Сергея Есенина:

Прощай, Баку! Тебя я не увижу.

Теперь в душе печаль, теперь в душе испуг.

И сердце под рукой теперь больней и ближе,

И чувствую сильней простое слово: друг.

Прощай, Баку! Прощай, как песнь простая!

В последний раз я друга обниму…

Чтоб голова его, как роза золотая,

Кивала нежно мне в сиреневом дыму.

В 2010 году я был представлен  Генеральному консулу республики Азербайджан в Екатеринбурге  господину Султану Магомед-оглы Гасымову. Благодаря этому уважаемому  человеку, профессионалу в своём деле, который много делает для укрепления культурных связей  Азербайджана и России, благодаря художникам Азербайджана и многочисленным друзьям по «Бакинским страницам», я убедился, как люди, долго жившие в Баку и волею судеб оказавшиеся вдали от него, крепко связаны с этой  своей второй, а для многих и первой  родиной. Я понял, как глубоко так называемое чувство «бакинства» до сих пор питает всех нас, по образному выражению писателя Чингиза Гусейнова – «осколков старого времени» – и носящих это чувство в себе.

В 2008 году,  заняв призовое место в  конкурсе карикатур «Молла Насреддин» в Баку, я увидел и оценил творчество азербайджанских художников, и Союз Карикатуристов Азербайджана оказал мне большую честь, сделав меня своим Почётным членом.

В 2011 году я был приглашён в Баку  на торжественное подведение итогов конкурса карикатур под патронажем Таможенного комитета и Министерства культуры Республики и видел, с какими широко открытыми глазами смотрят на город мои коллеги из Испании, Израиля, США, Нидерландов, и гордился своим Баку.

Как будто и не было последних тридцати пяти лет вдали от дорогого мне и моим друзьям города. Память, живущая во мне все эти годы,  заставляла меня видеть сквозь всего нового, чем могут гордиться нынешние бакинцы, черты ушедшего в историю «нашего» Баку. Память художника словно рисовала на новых улицах и на стенах новых домов картины старого. Но одновременно она  пыталась чем-то  дополнить облик города. Так и хотелось, чтобы над Баку, над  бывшим Нагорным парком, а ныне Шехидлэр Хиябаны, возвышалась монументальная скульптура, олицетворяющая  символ новой республики.

Господин Байрам Гаджизаде, Председатель Союза карикатуристов Азербайджана, профессор и Заслуженный  деятель культуры республики, открывший за последние  три года  мировому сообществу художников  многовековую историю азербайджанской карикатуры, в интервью бакинскому журналу «Город» говорил о бескорыстности творчества, что близко и мне. Я давно так объясняю странную   для  других,  но   понятную  многим моим современникам   свою  позицию  отдавать  без  всякой  оплаты, даром  своё творчество людям: если  тебе природа дала  возможность радовать  окружающих своими  рисунками, то от этого  становишься богаче сам. Богаче друзьями,  богаче общением с ними.

В школе мы учили стихотворение  Самеда Вургуна  «Азербайджан». Но прошли десятилетия, прежде чем звучание давно заученных строк за школьной партой обрели настоящий смысл любви к своей второй родине:

Можно ль песню из горла украсть?  Никогда!

Ты – дыханье мое,  ты – мой хлеб и вода!

Предо мной распахнулись твои города…

Весь я твой.  Навсегда в сыновья тебе дан,

Азербайджан, Азербайджан!

Станислав Ашмарин

НЕТ КОММЕНТАРИЙ

ОТВЕТИТЬ


Срок проверки reCAPTCHA истек. Перезагрузите страницу.